"За вашу и нашу свободу"

• 25 августа 1968 - одна из важнейших дат в истории русского общества, если мы говорим про историю общества, а не государства, не про войны, а про людей.
• В идеальном смысле искусство должно быть таким выходом на площадь. Мы выходим, чтобы победить, зная, что итог уже ясен и ситуация проиграна.
• Когда ты видишь человека с напряженными мышцами, у тебя возникают аналогичные зажимы, аналогичная усталость. Чтобы воплотить ее, ты и выходишь.
• Самый сложный момент для современных людей – это отказаться от прагматизма и понять тех, кто руководствовался совестью.
• Я все могу сделать: денег заработать, ребенка воспитать. Но я не знаю, что мне сделать, чтобы в стране была правовая система.

Тамара Ляленкова: "За вашу и нашу свободу" - плакат с такими словами развернули Вадим Делоне и Павел Литвинов на Красной площади 25 августа 1968 года. Однако сегодня мы поговорим не столько о самой демонстрации, которая длилась 15 минут, сколько о ее значении в контексте нынешних событий.

Пять режиссеров из Москвы и Петербурга на сцене Гоголь-центра представили пять разных проектов спектакля о демонстрации семерых. И опыт этого театрального исследования мы обсудим с его молодыми участниками - драматургом, перформером Екатериной Бондаренко и зрителем, сотрудником "Мемориала" Алексеем Макаровым, драматургом, актером Андреем Стадниковым и участницей демонстрации 2016 года Ириной Яценко.

Тамара Ляленкова: Это не первый проект Inliberty, в ходе которого участники пытаются творчески осмыслить важные исторические события. В прошлом году открылся проект "7 дат", и именно тогда в число "красных" негосударственных дней календаря вошло 25 августа 1968 года.

Алексей, как вы думаете, - почему событие, когда восемь человек вышли на Красную площадь с лозунгами против советского вторжения в Чехословакию, ставится в один ряд с отменой крепостного права, победой над путчем и прочими судьбоносными поворотами российской истории?

Алексей Макаров: Тут надо понимать, что, собственно, происходило в рамках проекта Inliberty. Историю, важную для некоторого сообщества, попытались вытащить, вытянуть с помощью театрального проекта в историю общества, сделать частью большой истории. Конечно, это очень важная дата не потому, что именно сделали люди, а по ее символическому значению. Тут нельзя рассматривать демонстрацию в отрыве от всего последующего - от суда, от книги Горбаневской и от судьбы Горбаневской, и от реакции Чехословакии, в которой, как мы видим, ничто не забыто. Поэтому - да, это одна из важнейших дат в истории русского общества, если уж мы начали говорить про историю общества, а не государства, то есть не про войны, а про действия людей.

Тамара Ляленкова: Катя, вам пришлось выбирать, учитывая тему, что показывать - жест, само событие или то, что последовало за этим?

Екатерина Бондаренко: Тут не было выбора, потому что нам было важно говорить про сегодня. Потому что и сегодня происходит очень много событий в наших информационных пузырях. И именно жест обеспечивает, что называется, присутствие настоящих, нынешних людей. А через сегодняшний день мы можем связываться и с опытом прошлого, и как-то анализировать этот опыт в себе: есть ли в нас эта решительность, может быть она быть рабочим инструментом или нет. Поэтому-то телесность и стала зоной нашего интереса.

Тамара Ляленкова: На сцене, предполагаемой Красной площади постоянно находились 7 человек из зрительного зала, которые менялись по мере того, как кто-то устанет. Не боялись ли вы, что никто не откликнется на ваше приглашение из зала?

Екатерина Бондаренко: У нас было две репетиции, когда мы приглашали дружески настроенных людей. И тогда мы поняли, что работает, а что - нет. В принципе, перформанс начался тогда, когда мы представили все позы, и люди стали друг друга заменять. Кстати, только четыре позы были сняты с описаний демонстрантов 1968, остальные современные. Конечно, нам были важны две позиции. С одной стороны, как проявить свою усталость от происходящего, как попросить помощи. Плюс внимательность со стороны зрителя, когда действительно кто-то видит, что руки опускаются и тогда зритель готов встать сам.

Тут может быть, срабатывают зеркальные нейроны, когда ты видишь человека с напряженными мышцами, у тебя возникают аналогичные зажимы, аналогичная усталость. И чтобы воплотить ее, ты и выходишь, чтобы соответствовать тому процессу, который уже начался в твоем теле.

Тамара Ляленкова: Алексей, такое переворачивание исторического, вполне конкретного события - допустимо в такой «лабораторной», игровой форме?

Алексей Макаров: У нас уже был опыт художественного исследования - подзаголовок "Архипелага ГУЛАГа", к которому нельзя подойти ни с точки зрения историка, ни с художественной, потому что это ни то, ни другое, но ты понимаешь, что это очень значимая вещь. Так и тут.

И как, например, школьники почувствуют, как чувствовали себя люди, которые вышли на демонстрацию в 68-ом году? Действительно, через телесность, через перформанс. И это явление больше, чем просто исторический факт.

Тамара Ляленкова: Надо сказать, что другой проект, тоже похожий на тренинг, показал Семен Александровский, основатель Pop-up театра, Санкт-Петербург.

Семен Александровский: Я уже делал спектакль "Элементарные частицы" в Новосибирском Академгородке, где было известное письмо 64-х, которые заступились за диссидентов, когда шел один из закрытых

судов в Москве. Знал я и последнее слово Ларисы Богораз, и когда читал книжку с материалами, целиком все дело, я практически агонизировал. Это абсолютно циничная, преступная судебная система. Насколько блестящие, доказательные речи адвокатов, настолько же абсолютно индифферентные, вызывающие, нарушающие законы следствие, прокурор и суд. Я все могу сделать: могу денег заработать, могу ребенка воспитать. Но я не знаю, что мне сделать, чтобы в России была правовая система, чтобы жить в стране, в которой действует закон. Такое раздирающее меня чувство по поводу этой истории.

Тамара Ляленкова: Понятно, с каким чувством подходил Семен Александровский к теме. Приведу последние слова Ларисы Богораз: "У меня было еще одно соображение против того, чтобы пойти на демонстрацию (я настаиваю на том, что события на Красной площади должны называться именно этим словом, как бы их ни именовал прокурор). Это - соображение о практической бесполезности демонстрации, о том, что она не изменит ход событий. Но я решила, в конце концов, что для меня это не вопрос пользы, а вопрос моей личной ответственности".

Я думаю, что это очень современная история. Алексей, как вам кажется, что-то поменялось с тех пор в обществе - полезность и бесполезность жертвы?

Алексей Макаров: Мне кажется, что сейчас в основном речь идет о чем-то прагматичном. Демонстрации и акции рассматриваются с такой точки зрения. Поэтому, когда я говорю об этой демонстрации и о последнем слове Ларисы Богораз со школьниками, то самый сложный момент для них – это отказаться от прагматизма и понять людей, которые руководствовались совестью. Сейчас мы больше думает про то - повлияет или не повлияет. Им было проще. Они точно знали, что ни на что не повлияет.

Екатерина Бондаренко: Это не только школьникам, но и взрослым людям тяжело. Особенно, что касается Горбаневской. Поскольку у меня тоже есть маленький ребенок, я понимаю, насколько сильной я должна быть. Насколько же сильным должно быть представление о том, что тебе нужна свобода, если это преодолевает материнский инстинкт. Это просто какие-то исключительные люди.

Алексей Макаров: Для Горбаневской было очень важно право на высказывание. И ее высказывание не должно быть ограничено тем, что, например, у нее маленькие дети.

Тамара Ляленкова: В массовом понимании свободы и свободы слова - немного другая история. Ее как раз отобразил Семен Александровский - люди сидят на уютном ковре с плюшками, с баранками, над ними потолок в виде белой простыни, но можно встать и увидеть небо, только не все об этом догадываются.

Семен Александровский: Я хотел создать какую-то среду, чтобы поделиться этими своими больными чувствами, рассказать о них, хотел зрителям дать возможность испытать всю сложность этих чувств... Меня в первую очередь поразило, буквально в начале книги, что демонстранты решили сесть на Красной площади, чтобы отличаться от других людей на

Красной площади. И это настолько не соответствующее внутренней позиции положение - люди встают, но по факту они садятся. С одной стороны, такое как бы принижение, а, с другой стороны, очень сильное внутреннее, на самом деле, вставание, возвеличивание. Поэтому я пытался создать сложную среду, в которой зритель на своей шкуре должен испытать какие-то схожие ощущения и чувства. Не что-то историческое, что мы изучаем по учебникам, но это нас кожей касается, спину сгибает. И постепенно, постепенно к участникам приходило осознание, что стояние в этом прорезанном небе, когда на тебя чужой смех обрушивается, - больше, чем какая-то шутка, больше, чем игра. Это было видно по лицам людей, которые стояли. Но это не было предвидено, естественно, и это невероятно круто!

Тамара Ляленкова: Алексей участвовал в действии. Ваши ощущения?

Алексей Макаров: Довольно быстро мне стал понятен замысел режиссера. Если все встанут, все прорези закроются, то смеяться над нами перестанут. Тут важна реакция тех, кто сидит внизу. Они просто сидят... Причем, интересно, что люди сидят в ожидании чего-то. Они не могут понять - чего. Они, может быть, не готовы встать. Но вот кто-то встает... Я встал. Все вокруг смеются, но для меня это было привычно, поскольку нет проблемы выйти на одиночную акцию и столкнуться с разной реакцией публики. А для многих это, наверное, было несколько травматично и неприятно. Еще любопытно, что когда ты встаешь, ты не видишь своих потенциальных соратников. Ты действительно один и ты осмеян.

Что знают о демонстрации 25 августа 1968 года молодые люди? Опрос на улицах Москвы

Тамара Ляленкова: Мы сегодня говорим о событии пятидесятилетней давности, которое, надо сказать, воспроизводилось не только театральным образом. В августе 2013 года на Красной площади были задержаны 10 человек, выступавших под лозунгом "За вашу и нашу и свободу", ситуация повторилась в 2016 году.

Ирина, ситуация, конечно же, поменялась, но, с другой стороны, остается прежней. Что заставляло вас выходить на площадь?

Ирина Яценко: Событий, которые требовали, что называется, выхода на площадь было много. Так проявлялась невозможность молчать, когда ты не согласен с каким-то событий. Для меня все началось, наверное, в конце 2015, когда Совет Федерации вынес решение, позволяющее Путину вводить войска в любые страны. Собственно, после этого началась кампания в Сирии. Я - гражданин РФ. От моего лица сейчас начнут бомбить какие-то страны, воевать на чужой территории. И я не могла смолчать.

Тамара Ляленкова: Андрей, для вас это была история, протянутая в ретроспективу или, наоборот, нацеленная на день сегодняшний?

Андрей Стадников: Не то, чтобы я помещал действие в какой-то исторический контекст специально, я, скорее, делал про то, что тогда был возможен такой суд, а сейчас - нет. Вероятно, их поступок имел символический смысл, но суд показал, что все было заранее решено, что процесс превратился в цирк. И я попытался формально решить этот спектакль - мы делаем не театр, странный цирк, фактически выходим из театрального поля, чтобы воздействовать на зрителя открыто и непосредственно.

Тамара Ляленкова: Ирина, ваши впечатления от демонстрации - той, 68 года, и собственной?

Ирина Яценко: У нас нет, к сожалению, исторического опыта прямой демократии, когда люди выходят на улицу и чего-то требуют. Я достаточно поздно узнала про 1968 год, и для меня это стало открытием и большим потрясением. Я узнала, что были люди, которые, несмотря на тоталитарную систему и понимание того, чем это закончится, все равно вышли на площадь. И это стало, на мой взгляд, маленьким камушком, который потом обвалил всю систему.

Тамара Ляленкова: Андрей, спектакль выстроен таким образом, что человек, не посвященный в исторический контекст события, сразу не догадается о чем речь. С другой стороны, люди в возрасте, которые понимают, о чем речь, в такой стилистике вряд ли долго просмотрят спектакль. Вы про это думаете? Или это не имеет значения?

Андрей Стадников: Все, что мы пытаемся сделать, это чтобы произведение воздействовало на человека напрямую. Для художника выход на сцену или выход в пространство музея, в пространство чего угодно, на улицу - в любом случае жест по изменению статус-кво. В идеальном смысле искусство должно быть таким выходом на площадь. Выходя на площадь или делая спектакль, мы пытаемся изобрести какой-то новый метод воздействия, новую акцию.

Тамара Ляленкова: Документальный кусок, который вошел в спектакль, понадобился вам как свидетельство очевидцев, чтобы показать слабость человеческую или подлость?

Андрей Стадников: От стенограммы судов складывалось ощущение, что свидетели были под плотной защитой судейской системы, могли безнаказанно обманывать, что-то не говорить, путаться. Мы пытались это разыграть в тех же словах, но чуть иначе - как будто бы можем переиграть ситуацию, уличить свидетелей во лжи. Чтобы все, что происходило на суде между строк, стало предельно ясно. Как будто бы мы можем переиграть всю историю, хотя знаем, что не можем изменить прошлое, но энергия наша такова, что будто бы можем. Мы выходим, чтобы победить, зная, что итог уже ясен и ситуация проиграна. Искусство - это история поражения, а не история блестящих побед и так далее.