Как погибает империя

Такое случается, хоть и не слишком часто: календарь 2016 года полностью совпал с 1916-м – хоть вешай на стенку пожелтевший календарь столетней давности. Совпадение, конечно, условное, учитывая, что в 1916 году в России еще был в ходу юлианский календарь, а не григорианский, как сейчас, и Новый год страна встречала в ночь с 13 на 14 января по "новому" стилю. Тем не менее в социальных сетях дали волю тревожным аналогиям: ведь 1916-й – последний предреволюционный год! Каким был этот «год-близнец», почему он стал последним в истории царской России, рухнувшей через два месяца после его окончания, и могла ли история миновать трагическую революционную развилку?

На вопросы Радио Свобода отвечает историк, профессор Европейского университета в Петербурге Владимир Лапин.

– 1916 год — это разгар тяжелейшей для России и в итоге ею проигранной Первой мировой войны. Каково было положение на фронтах и состояние русской армии, как она встречала последний год Российской империи?

– 1916 год для российской армии, конечно, оказался несколько легче, чем предыдущий, 1915-й, который называли «годом великого отступления». ​Армия, с одной стороны, накопила боевой опыт, но с другой – уже дважды был выбит ее основной состав. В ее рядах уже не было тех, кто учились военному делу по «мертвому» уставу и красносельским маневрам, но в то же время пришло большое число людей, в которых не было, как тогда говорили, военной косточки. Произошло снижение уровня офицерского состава.

– ​Вы имеете в виду резервистов?

– Резервистов, да. Пришли те, кого в августе 1914 года, когда война начиналась, точно не собирались посылать на фронт. Если бы в 1914 году высшему командному составу рассказали, кого они будут призывать через полтора года на фронт, они бы все пришли в ужас. Но, как я уже сказал, армия приобрела боевой опыт — это тоже очень важно. В 1916 году была легче ситуация и с вооружениями. С ними и особенно с боеприпасами было по-прежнему плохо, но плохо — это уже не катастрофа.

​– Россия вступила в войну плохо оснащенной, или это было следствием поражений 1915 года, когда русские войска вынуждены были оставить принадлежавшую Российской империи часть Польши и ряд других территорий?

– Все страны, воевавшие в Первую мировую войну, были к ней не готовы, все абсолютно. Нельзя сказать, что Россия была хуже готова. Просто остальные смогли наверстать, быстро перестроить промышленность на военный лад и так далее. А Россия в силу своих особенностей этого сделать в достаточной мере не смогла. Россия перевооружалась очень медленно, всё делалось с большим запозданием. По некоторым видам боеприпасов производство увеличили аж в 20 или даже, по некоторым данным, в 30 раз, но поскольку это было почти с нуля и шло очень медленно, то боеприпасов все равно не хватало.

– Каким было соотношение сил, технического оснащения, в частности, артиллерии с противником? Я встречал разные данные, вплоть до того, что в какие-то решающие моменты у немцев был 6-7-кратный перевес в артиллерии. Это так или не так?

– И так, и не так. В легкой артиллерии преимущество немцев было не столь велико, оно имелось, но не было огромным. Однако у австрийцев и немцев было большое преимущество в тяжелой артиллерии, а для позиционной войны, которая шла в тот период, это было самое главное. По тяжелой артиллерии мы немцам уступали многократно, во многих случаях просто катастрофично — 1 к 20, 1 к 15 на некоторых участках фронта.

– И это повлияло на то, что происходило в 1915 году?

– Да, и в 1916-м тоже. Вспомним о главных операциях 1916 года. Действительно, летом был мощный Брусиловский прорыв, наверное, одна из самых известных военных операций Первой мировой войны на Восточном фронте.

– Почти разгромили Австро-Венгрию.

– Да, она в военном смысле буквально висела на волоске. Очень сильный удар был нанесен также Турции, русские войска продвинулись на сотни километров вглубь Анатолии, заняли почти всю турецкую Армению, взяли Эрзурум, Карс...

​– И это на фоне того, что союзных британцев как раз к началу 1916 года турки и немцы побили при Галлиполи. То есть впечатление успехи русских войск должны были производить сильное.

– Надо учитывать, какое впечатление это производило не на внешний мир, а на саму армию. Тут есть смысл провести сравнение со Второй мировой – с 1943 годом, когда тоже уже полтора года для Советского Союза шла война. В 1943 году Красная армия все время двигалась на Запад. Несла большие потери, чудовищные, но движение шло постоянно, как тогда говорили, к «логову зверя». А в Первую мировую прошли несколько сотен километров и встали. Тогдашнему солдату-крестьянину сидеть в окопах на 150 или 200 верст западнее или восточнее — какая разница? Ему нужно домой, к бабам, к земле. Это очень сильно деморализовало армию. Успехи были на карте, а для самоощущения армии они были на самом деле очень незначительными.

– А как настроения в войсках изменялись в 1916 году? Они были просто мрачными – война затянулась, надоело, хочется домой, за что воюем, – или там начиналось уже революционное брожение? Потому что строчку Маяковского «в терновом венце революций грядет шестнадцатый год» мы все со школы помним. Именно 1916-й.

– Конечно, самое главное — это усталость от войны, неверие в возможность близкой победы. Это неверие в верховное командование, ведь постоянно повышался градус недоверия к командующим, в том числе и к верховным. Сначала к великому князю Николаю Николаевичу, а затем и к самому императору, который принял на себя командование.

– Вы считаете ошибкой это его решение, или оно было неизбежно?

– Это было неизбежно, но это была неизбежная ошибка. Потому что это было такое повышение ставки, после которого уже было нечего выкладывать на стол. До этого можно было за поражение выбросить Николая Николаевича, фигурально выражаясь, как в допетровской России выбрасывали бунтующим стрельцам на копья проштрафившихся бояр. Но когда командующим стал сам Николай II, понятно, что дальше «выкидывать на копья» было уже некого, царь сам должен был отвечать за всё. Теперь все поражения, все неудачи связывались с его именем, а главное – недостижение победы. Армия устала от того, что победа не приближалась. Солдаты готовы нести любые лишения, огромные потери, когда они видят результат.

– Но ведь такая же ситуация была и в других армиях. И немецкие солдаты устали, потому что приближения победы не было, и австрийские, и французские. Однако именно русская армия развалилась первой, не в 1916-м, уже в 1917 году, но все-таки первой.

– Здесь, конечно, сказался общегосударственный кризис. Иногда вспоминают слова Черчилля о царской России, он сравнивал ее с кораблем, который затонул, когда пристань была уже недалеко. Но все-таки кризис был в России очень глубокий. В целом испытание Первой мировой войной страна не выдержала. Государственный механизм, многие социальные институты, Россия в целом как организация оказалась слишком хрупкой для такого испытания. Она явилась слабым звеном среди европейских держав, как и две другие империи — Австро-Венгерская и Османская.

– Вы упомянули о том, что возрастало недоверие к высшим чинам. Насколько это было распространено в солдатской массе? Слухи о том, что вокруг трона – продавшаяся врагам пронемецкая клика, Распутин, в конце концов, убитый на исходе 1916 года… Насколько сильно все эти слухи влияли на армию, или это все-таки было в основном столичное брожение умов – условно говоря, как сейчас какие-то политические дискуссии в Фейсбуке?

– Нет, я думаю, что у этих слухов было очень сильное влияние на массы. Дело в том, что в России оборотной стороной отсутствия права является отсутствие ответственности. Каждая группа, каждый слой общества считал себя невиновным в происходящем и делегировал ответственность за него вышестоящим слоям. Поэтому армия в целом была недовольна: солдаты были недовольны взводными и ротными, ротное и батальонное командование – полковым, полковое – дивизионным, и так до самого верха. Это была очень большая проблема. Затем, естественно, во все времена представление об ударе в спину, о том, что это шпионаж, что у нас всё было бы в порядке, если бы не враги, не измена — это картина, характерная для всех времен и народов.

​– То есть о «пятой колонне» говорили не только сейчас, но и сто лет назад?

– Это вечное. Тем более, что шпиономания очень хорошо продается во все времена, это идет от природного сидящего в человеке ужаса перед тайным, а разведка — дело тайное по определению. Представление о шпионаже в российской армии того времени было очень сильным. Неслучайно такое громкое дело, как дело снятого с должности в 1916 году и позднее взятого под арест военного министра Сухомлинова. Ведь ни в одной стране мира не взялись судить по подозрению в шпионаже военного министра, как это было в России. Куда уж выше. Тем самым был скомпрометирован и сам верховный главнокомандующий Николай II. Добавим к этому упорную неприязнь общества к императрице Александре, по происхождению немке, которую упорно называли шпионкой. В этом смысле дискредитация российских верхов оказалась просто колоссальной. Ситуация, с моей точки зрения, была действительно трагической.

– Конечно, я понимаю, что история не знает условного наклонения, но были ли какие-то пути к спасению в этой ситуации? Понятно, что в Думе тогда велись оппозиционные речи, царю все время предлагали начать политическую реформу, опереться на более широкие слои общества. Это все были реальные проекты, или по состоянию на 1916 год уже ничего по большому счету сделать было нельзя?

– Тут действительно сослагательное наклонение трудно применимо. С моей точки зрения, 1916 год был точкой невозврата. Точкой возврата был еще год 1913, 1914-й, может быть, даже начало 1915-го. К 1916 году кризис достиг уже такой глубины, что должен был разрешиться какой-то катастрофой. Может быть, не такой ужасной, как реально произошло в 1917 году, но, скажем так, какой-то трагедией. По какому сценарию она бы развивалась — трудно сказать, но трагический исход был фактически неизбежен.

– Причины этой трагедии, если брать с самого начала – то, что руководители России сделали ставку на внешнеполитические амбиции, на то, чтобы за счет вступления в войну и предполагавшейся победы решить какие-то внутренние проблемы империи? Если да, то это ход, который вызывает много параллелей с сегодняшним днем.

– Это так. Действительно, власть хотела с помощью «маленькой победоносной войны» решить проблемы, но это была только одна грань. Потому что на самом деле кризис был практически во всех сферах — в политической, экономической, социальной. Позвольте мне процитировать Валериана Зубова, был такой государственный деятель, он в 1803 году советовал Александру I начать войну с Персией. Он писал следующее: «Ничто столько не делает впечатления в народе, как счастливая война, ежели она ему не изнурительна. Победы и приобретения возвышают понятие его о правительстве, усиливают доверие к его мудрости и покоряют разум силой удивления. Победы быстрые, торжество бескровное, приобретения важные, слава издали всегда более оглушающая – что может более всего возвысить мудрость и силу правительства в очах народных!». Подобные тексты мы можем найти во все эпохи во всех государствах. В России ситуация усугубилась массой других обстоятельств. Конечно, правительство хотело снять внутреннее напряжение за счет перенесения этого напряжения вовне, но была масса проблем и внутренних, которые правительство недооценивало. И надо сказать, их недооценивало и большинство общества. Редкие умы в России вообще видели всю глубину кризиса, который существовал и который был усугублен войной.

​– А кто все-таки предвидел?

– Я думаю, что предвидели поэты, как ни странно, поскольку логически такие вещи предсказать очень трудно. Я просматривал российские газеты начала ХХ века и обратил внимание, что статьи 1913-15 годов, да и до 1916 года включительно, ничем в принципе не отличаются друг от друга – в том, что касается слов о кризисе и так далее. Предсказания аналитиков политических, экономических ничем не отличались годами. И никто из них не предполагал, что так скоро всё рухнет. А вот поэты, у них ощущение чего-то грозного надвигающегося было. Поэтому я думаю, что в таких ситуациях стоит поэтов слушать, а не экономистов и политиков.