Операция в Приморье – поимка так называемых партизан, якобы объявивших войну милиционерам – вызвала в обществе ажиотаж. Образованные и обеспеченные люди ждут бунтов, а эти бунты становятся все агрессивнее, считает директор Левада-центра Лев Гудков.
– Про Приморье пока есть только легенда: якобы "партизаны" с сомнительным прошлым мстят правоохранительным органам "за беспредел". Достоверной информации о событиях почти нет, но следят за ними с небывалым вниманием. Люди ждут бунта?
– Определенная среда, которая более критично настроена по отношению к режиму, ждет, что акции протеста приобретут политический характер вне зависимости от того, законны они или нет. Ожидают бунта очень небольшие группы – 3-4 процента населения – это более информированные, обеспеченные и образованные люди, вытесненные с политического поля. Именно их разочарование в том, что они не могут участвовать в решении политических проблем – дискуссиях в парламенте и СМИ – порождают аморфные ощущения катастрофы, бунта.
В массовом сознании никаких ожиданий бунта нет, хотя есть разлитое диффузное недовольство ситуацией и надежда на то, что кризис пройдет, ситуация, несмотря на все пакости, будет улучшаться, а сейчас надо терпеть. Терпеть готовы до 60 процентов населения. Это не периферийная часть общества, не депрессивные районы, а "средняя" часть общества – законопослушные, зрелые, активные люди. Настроения протеста чуть понизились в последние месяцы, а начали снижаться еще в период кризиса. Эта тенденция продолжается.
То, что акции протеста приобретают все более ожесточенный, брутальный характер, как мы это видели в Междуреченске, говорит о гораздо более серьезных вещах: не удалось построить цивилизованных отношений между властью и обществом, не удалась институционализация новых экономических и правовых отношений. Идет сильнейшая дискредитация тех институтов, которые могли бы статьпр инструментами решения или смягчения конфликтов. Прежде всего судов, общественных организаций, которые могли бы придать более или менее упорядоченный характер конфликту. Нет общества без конфликтов. Важно, как эти конфликты решаются. То, что мы видим в последнее время – невозможность институционализации правового государства, демократических процедур и все более наглое проявление административного произвола властей. В ответ на такую грубую демонстрацию силы, неспособность понимать природу конфликтов и принимать точку зрения противной стороны, протест начинает приобретать маргинальную и крайне агрессивную форму. Это симптом очень серьезного неблагополучия.
– Протесты становятся все радикальнее. Это тенденция?
– Есть некоторые признаки тенденции. Мы имеем дело с очаговыми вспышками насилия или крайнего протеста. Можно позволить себе такую метафору: когда человек болен, у него или лихорадка и повышенная температура, или сыпь точечная, очаговая. Мы имеем дело со второй формой.
– А ожидание тоже трансформировалось? Ждут мирных протестов или радикальных?
– Есть такие настроения. Но я бы их не переоценивал: это иное выражение собственной слабости и недееспособности.
– Сформировался ли образ идеального бунтаря – список качеств, которыми должен обладать некто, противопоставляющий себя власти?
– Вспышки протеста, особенно брутальные, как это было после взрыва на "Распадской", приобретают стихийную природу. Лидеры выявляются в ходе самих выступлений. Это формы экстремальной самоорганизации общества. Важно, что никакие привычные отработанные формы типа профсоюзов и общественных организаций не участвуют в этом. Это значит, что нет образцов поведения. В случае стихийного протеста ситуация быстро накаляется и радикализируется. Очень быстро переходят от умеренных форм протеста к столкновениям с милицией, ОМОНом. Это опасная ситуация. В частности тем, что милиция и ОМОН сегодня крайне дискредитированы. Доверие к ним на очень низком уровне, а ненависть только повышается: милиция воспринимается как коррумпированная, место собрания "беспредельщиков". В каком-то смысле это работает на оправдание насилия. В ответ на ожесточение и демонстрацию силы люди делают то же самое.
– Народный антигерой – милиционер или политик?
– И тот, и другой. Они в равной степени лишены авторитета, к ним относятся как к представителям коррумированных органов, которые занятыты только собой и демонстрируют нехарактерную для прежних времен наглость и силу.
– А героя нет?
– Нет. Это один из признаков неупорядоченной ситуации в обществе.
– Есть ли какая-то проблема, которая может вывести людей из апатии и заставить объединиться? Кроме футбола и хоккея.
– Пока сейчас я не вижу такой темы. Может быть, резкое ухудшение жизненного уровня в ситуации кризиса. Причем ухудшение, которое длится долго. Что-то затрагивающее повседневную жизнь большой группы населения, например, какая-нибудь топорная реформа ЖКХ.
– Тогда перестанут терпеть?
– Терпение в кризис выросло примерно с 35% в 2007 году до 60% в 2009 году. "Надо терпеть" – это установка. Но вместе с готовностью терпеть прорываются и вспышки агрессии.
– Про Приморье пока есть только легенда: якобы "партизаны" с сомнительным прошлым мстят правоохранительным органам "за беспредел". Достоверной информации о событиях почти нет, но следят за ними с небывалым вниманием. Люди ждут бунта?
– Определенная среда, которая более критично настроена по отношению к режиму, ждет, что акции протеста приобретут политический характер вне зависимости от того, законны они или нет. Ожидают бунта очень небольшие группы – 3-4 процента населения – это более информированные, обеспеченные и образованные люди, вытесненные с политического поля. Именно их разочарование в том, что они не могут участвовать в решении политических проблем – дискуссиях в парламенте и СМИ – порождают аморфные ощущения катастрофы, бунта.
В массовом сознании никаких ожиданий бунта нет, хотя есть разлитое диффузное недовольство ситуацией и надежда на то, что кризис пройдет, ситуация, несмотря на все пакости, будет улучшаться, а сейчас надо терпеть. Терпеть готовы до 60 процентов населения. Это не периферийная часть общества, не депрессивные районы, а "средняя" часть общества – законопослушные, зрелые, активные люди. Настроения протеста чуть понизились в последние месяцы, а начали снижаться еще в период кризиса. Эта тенденция продолжается.
То, что акции протеста приобретают все более ожесточенный, брутальный характер, как мы это видели в Междуреченске, говорит о гораздо более серьезных вещах: не удалось построить цивилизованных отношений между властью и обществом, не удалась институционализация новых экономических и правовых отношений. Идет сильнейшая дискредитация тех институтов, которые могли бы статьпр инструментами решения или смягчения конфликтов. Прежде всего судов, общественных организаций, которые могли бы придать более или менее упорядоченный характер конфликту. Нет общества без конфликтов. Важно, как эти конфликты решаются. То, что мы видим в последнее время – невозможность институционализации правового государства, демократических процедур и все более наглое проявление административного произвола властей. В ответ на такую грубую демонстрацию силы, неспособность понимать природу конфликтов и принимать точку зрения противной стороны, протест начинает приобретать маргинальную и крайне агрессивную форму. Это симптом очень серьезного неблагополучия.
– Протесты становятся все радикальнее. Это тенденция?
– Есть некоторые признаки тенденции. Мы имеем дело с очаговыми вспышками насилия или крайнего протеста. Можно позволить себе такую метафору: когда человек болен, у него или лихорадка и повышенная температура, или сыпь точечная, очаговая. Мы имеем дело со второй формой.
– А ожидание тоже трансформировалось? Ждут мирных протестов или радикальных?
– Есть такие настроения. Но я бы их не переоценивал: это иное выражение собственной слабости и недееспособности.
– Сформировался ли образ идеального бунтаря – список качеств, которыми должен обладать некто, противопоставляющий себя власти?
– Вспышки протеста, особенно брутальные, как это было после взрыва на "Распадской", приобретают стихийную природу. Лидеры выявляются в ходе самих выступлений. Это формы экстремальной самоорганизации общества. Важно, что никакие привычные отработанные формы типа профсоюзов и общественных организаций не участвуют в этом. Это значит, что нет образцов поведения. В случае стихийного протеста ситуация быстро накаляется и радикализируется. Очень быстро переходят от умеренных форм протеста к столкновениям с милицией, ОМОНом. Это опасная ситуация. В частности тем, что милиция и ОМОН сегодня крайне дискредитированы. Доверие к ним на очень низком уровне, а ненависть только повышается: милиция воспринимается как коррумпированная, место собрания "беспредельщиков". В каком-то смысле это работает на оправдание насилия. В ответ на ожесточение и демонстрацию силы люди делают то же самое.
– Народный антигерой – милиционер или политик?
– И тот, и другой. Они в равной степени лишены авторитета, к ним относятся как к представителям коррумированных органов, которые занятыты только собой и демонстрируют нехарактерную для прежних времен наглость и силу.
– А героя нет?
– Нет. Это один из признаков неупорядоченной ситуации в обществе.
– Есть ли какая-то проблема, которая может вывести людей из апатии и заставить объединиться? Кроме футбола и хоккея.
– Пока сейчас я не вижу такой темы. Может быть, резкое ухудшение жизненного уровня в ситуации кризиса. Причем ухудшение, которое длится долго. Что-то затрагивающее повседневную жизнь большой группы населения, например, какая-нибудь топорная реформа ЖКХ.
– Тогда перестанут терпеть?
– Терпение в кризис выросло примерно с 35% в 2007 году до 60% в 2009 году. "Надо терпеть" – это установка. Но вместе с готовностью терпеть прорываются и вспышки агрессии.